Сердце

Сердце — средоточие эмоционально-чувственной жизни человека, вместилище любви, тоски, веры, страха и т.д. В древние времена слово сердце означало не только человеческий орган. Под сердцем подразумевалась и душа, и настроение, и взгляд, и мысль.

Образ сердца фольклоре

Надо отметить, что сердце фигурирует в заговорах и как объект различных магических манипуляций, и как инструмент, с помощью которого осуществляется воздействие на человека, и как субъект, самостоятельно управляющий его жизнью. Представление о сердце как центральном органе, обеспечивающем ток крови и обмен веществ в организме, известно в народной анатомии и нашло своеобразное отражение в лечебных заговорах. В лечебных заговорах сердце — это физический, телесный объект. Это уязвимая часть человеческого организма, внутренний орган, который является объектом воздействия извне, со стороны болезни или недруга, эту болезнь насылающего. В таких заговорах функциональность сердца определяется его телесностью: способностью испытывать боль, разрушаться физически, а также быть вместилищем недуга или допускать его приближение к себе. Поэтому стратегия лечебного заговора строится на идее удаления болезни из сердца или от него, на том, чтобы вынуть/отобрать/изгнать или выговорить недуг из/от сердца. Будучи соположенным в тексте заговора с другими внутренними органами, телесное сердце потенциально разделяет с ними свою физическую уязвимость. В частности, поэтому мы наблюдаем общность глаголов, при помощи которых описывается воздействие болезни на сердце и на другие внутренние органы: в лечебных заговорах болезнь просят не вялить, не сушить, не нудить, не крушить и не тошнить не только сердце, но также печень, селезенку, живот и т. д.

Теперь взглянем на то, каким предстает сердце в заговорах к властям, читаемых перед посещением начальства, перед судом, а также перед сильными мира сего, от воли которых зависит судьба страждующего. Здесь на смену телесному и потенциально уязвимому сердцу лечебных заговоров приходит нечто совершенно иное. В заговорах к властям сердце — это прежде всего орган восприятия, один из органов чувств. Сердце слышит, смотрит и видит. Поэтому в заговорах к властям сердце соположено с органами чувств (глазами и ушами прежде всего), а также с органами и частями тела, обеспечивающими способность к речи, — ртом, языком, гортанью и губами, теми, от которых зависит аудио- и визуальное восприятие человека. Вполне естественно, что сердце занимает ключевое место в любовных заговорах.

В любовных заговорах сердце кажется подобным тому, что мы видели в лечебных, оно является объектом разрушительного, поражающего воздействия извне, поскольку навязываемое человеку любовное чувство сродни болезни и порче. Однако если в лечебных заговорах и заговорах, обращенных к властям, действия, приписываемые сердцу или совершаемые в отношении него, были единичными: болезнь призывали не крушить, не томить, не сушить сердце, — то в любовных заговорах ситуация иная. Насчитывается более трех десятков глаголов, описывающих состояния, которые переживает сердце. В любовных заговорах сердце ассоциируется с душой и умом/головой — как «органами» чувств, памяти и формирования суждений. Связь сердца и ума, отношение к сердцу как к вместилищу эмоционального и интеллектуального восприятия объясняет то, почему слова любовного заговора посылают/отправляют/несут/кладут именно в сердце любимого.

Также сердце соотносится с телом и плотью как средоточием физического чувствования, что тоже вполне естественно. И наконец, еще одна деталь: в любовных заговорах появляется мотив верности и «постоянства» сердца. Также в любовных заговорах сердце оказывается связано с телесными контактами: прижать к сердцу, брать за сердце, привиться сердцем. Развитием темы телесных контактов становится мотив соединения, срастания двух сердец и двух тел. В отсушках (заговорах, направленных на прекращение любовного чувства и расставание двух людей) действия, состояния и ощущения, приписываемые сердцу, в точности противоположны тем, о которых мы упоминали, говоря о собственно любовных заговорах. Вместо навязывания сердцу горения по возлюбленному отсушки настаивают на том, чтобы заморозить/застудить/охладить сердце.

В похоронных причитаниях сердце — это некий конструкт, в сложении которого самое активное участие принимают и язык, и похоронный ритуал, и фольклор в целом. Некоторые образы складываются как бы из нескольких языковых метафор. Например, выражения «тяжесть/камень на сердце» и «холод на сердце» порождают образ сердечного горя как ледяной тяжести. Помимо языковых метафор в формировании поэтического образа сердца соучаствует и сам похоронный обряд, прежде всего — через переосмысление ритуальных жестов и физиологии смерти. При описании этих ритуальных жестов (например, прикосновения к покойному, лежащему в гробу) причеть также использует языковые метафоры (прижать к сердцу), максимально опредмечивая их и создавая визуально яркие образы.

В свадебных причитаниях и обрядовых песнях выделяется ограниченное количество мотивов и сюжетных ситуаций, в которых упоминается сердце, и все они, естественно, относятся к свадьбе и судьбе девушки-невесты: девушка жалуется на каменное сердце родителей; пытается смирить свое сердце перед родителями, чтобы они не выдавали ее замуж; стремится сохранить свою волю, для чего прижимает ее к сердцу; сердце девушки страшится встречи с женихом; девушке советуют «покорить» сердце перед будущими родственниками и т. д. В то же время в собственно лирическом дискурсе, не связанном с обрядом или связанном с ним косвенно, акцент переносится с ситуации на эмоции, которые передаются этими лирическими сюжетами. Поэтому именно в народной лирике обнаруживается самый широкий круг глаголов (как физического действия, так и психоэмоциональных), с помощью которых описывается «жизнь сердца» лирического персонажа и число которых значительно превосходит аналогичные списки из других жанров, в том числе из свадебных причитаний.

ОБРАЗ СЕРДЦА В БЫЛИНАХ. В былинах сердце представляется источником богатырской силы, а его «горячность» и «ярость» расцениваются не столько как эмоциональный посыл, сколько как источник этой силы. Второй контекст, в котором сердце фигурирует в былинах, — это мотив укрощения богатырского сердца, которое позволяет богатырю обуздать горячность своего сердца. В былинах, балладах, былинах, мифологических рассказах, лирических песнях, заговорах и ряде других жанров представлен мотив вынимания сердца. Общий смысл этого мотива и множества его вариантов определяется тем, что сердце считается вместилищем души и средоточием жизненной энергии, а также универсальной синонимией слов душа и сердце. В связи с этим похищение и поражение сердца, в том числе его изъятие, в большинстве случаев тождественны насильственной смерти и умерщвлению противника. В пределах русской эпической традиции устойчиво бытовали три формулы: «вынимать сердце со печенью», «вынимать/вырвать ретиво сердце», «досмотреть ретиво сердце». Впрочем, в ряде контекстов вынимание/вырезание сердца символизирует не столько победу над противником, сколько его временную слабость, поверженность, пленение, немощь и т. п. В религиозных колядках враги вынимают сердце у распятого Христа.

Числом сердец определялась сила противника. В умножении сердец противника недостаточно видеть простое преувеличение. Это и атрибут противника, и элемент его мифологизации. Певцы не довольствовались умножением сердец. Они еще поселили в них змей или даже – вроде бы – подменяли сердца змеями. В этом тоже проявилась мифологизация противника. По всей вероятности, змеи в груди противника – признак/атрибут, указывающий на эволюционную зависимость персонажа от мифического змея. Также нанесение сердцу урона встречается среди мотивов проклятий, которыми ведьма или колдун сопровождают свои злокозненные действия.

Мы рассмотрели образ сердца в заговорах (лечебных, любовных и заговорах к властям), похоронных и свадебных причитаниях, обрядовой и необрядовой лирике, а также в былинах. Помимо того что сердце является средоточием эмоционального мира человека, образ сердца в нем имеет и другие константы, среди которых заметное место занимает представление о сердце как важнейшем органе человеческого организма и, как следствие этого, о его уязвимости, когда поражение сердца становится универсальным символом смерти. На уровне сюжетики, это выражается в ряде межжанровых мотивов, прежде всего в мотиве «вынимания сердца». В лечебных заговорах сердце попадает в один ряд с другими частями и органами, которые потенциально может затронуть болезнь, и при этом заговор практически никак не выделяет сердце из ряда других органов, если не считать того, что сополагается сердце чаще именно с внутренними органами (кишками, печенью, желудком), что отвечает диалектному значению слова «сердце», понимаемого в том числе как часть «утробы». В любовных заговорах сердце выбирает в качестве партнеров либо душу и ум, либо тело и плоть, отдавая тем самым дань и духовной и телесной составляющим любви. В заговорах к власти сердце соположено с органами чувств (глазами и ушами прежде всего), а также с органами, связанными с говорением, т. е. c теми, от которых зависит восприятие человека и вынесение суждений о нем. В былинах сердце соседствует с органами силы — плечами, ногами и руками, а также с силой как таковой. Иными словами, сердце может означать не только орган, но также некоторые состояния, такие как гнев, ярость, сила, тоска. Таким образом, в целом сердце предстает в фольклоре средоточием психоэмоционального мира человека и органом восприятия, участвует в интеллектуальной деятельности. Оно испытывает эмоции, способно думать, помнить и выносить суждения и оценки, воспринимать и предчувствовать, быть носителем нравственных понятий. Сердце соотносится с головой и умом-разумом, с одной стороны, и с утробой, телом, плотью и другими частями тела — с другой. Оно проявляет себя как телесный орган и в то же время — как бестелесная, невидимая субстанция, во многом синонимичная душе, соединяя в себе тем самым духовное и плотское начала.

Широко использовалась символика сердца и души в фольклоре разных народов и сказках. Могучий двигатель крови и необходимое условие жизни - сердце – издревле принималось за вместилище души и её способностей: мысли, чувства и воли. Понятия «сердце», «душа», «чувство» выделялись в качестве тождественных. Душа человеческая, по древним языческим преданиям, представлялась в самых разнообразных видах: во-первых, огнём…Различные душевные движения народ обозначает уподоблением огню: чувству он даёт эпитеты горячее, теплое, пылкое, о любви, вражде и злобе выражаются, что они возгорелись или погасли...

Кроме того, что «душа понималась как огонь» , она «представлялась звездою», «исходила из тела дымом и паром», «понималась как существо воздушное, подобное дующему ветру». В отдельные века язычества молниям придавался мифический образ червя, гусеницы, ветрам – птицы; душа человеческая роднилась с теми и другими стихийными явлениями, и, расставаясь с телом, могла принимать те же образы, какие давались грозовому пламени и дующим ветрам… Сверх того, как существо стихийное, душа, наравне с дующими ветрами и грозовым пламенем, олицетворялась собакою и кошкою… Какие же ещё ассоциации с душей возникали раньше у людей? Птица, мотылек и муха – общеизвестные представления души, разлучившейся с человеческим телом. То же значение миф придавал и летучей мыши. В древнем китайском предании «Акико» говорится о любви Такахама. Его возлюбленная – Акико – умерла перед свадьбой. Больше двадцати лет мужчина хранил ей верность. В день смерти Такахамы прилетела бабочка. «…Акико, наконец, пришла за ним: белая большая бабочка была её душой» . Уже раз рожденная гусеница (червяк), умирая, вновь воскресает в виде легкокрылой бабочки (мотылька) или другого крылатого насекомого; птица рождается первоначально в форме яйца, потом, как бы нарождаясь вторично, вылупливается из него цыплёнком. И птица, и бабочка, и вообще крылатые насекомые, образующиеся из личинок , дали свои образы для олицетворения души человеческой.

Сердце помогает героям совершить добрые поступки, удерживает от злодеяния, предостерегает, напоминает о том, что надо сделать. Сердце передаёт самые разные оттенки переживаний, сомнений, радостных ощущений; используют народные сказочники разные эпитеты, метафоры, олицетворения, сравнения.

Сердце помогает быть правдивым. Борьба добра со злом, любви и нелюбви, в образах, близких всем народам, а полем столкновения является сердце простого бедного человека – всё это делает сказку доступной и своей для читателя любой национальности и вероисповедания. Сейчас сказки о сердце не только используются в сказкотерапии, но и в воспитании подрастающего поколения. Так, в книге А. Лопатиной, М. Скребцовой «Искусство видеть мир» , предназначенной для духовного воспитания, раздел №1 называется «Жизнь сердца», в нём затрагиваются проблемы милосердия, бессмертия души и многие другие.

Юркевич П. Д. Сердце и его значение в духовной жизни человека по учению Слова Божия. Кто читает с надлежащим вниманием слово Божие, тот легко может заметить, что во всех священных книгах и у всех богодухновенных писателей сердце человеческое рассматривается как средоточие всей телесной и духовной жизни человека, как существеннейший орган и ближайшее седалище всех сил, отправлений, движений, желаний, чувствований и мыслей человека со всеми их направлениями и оттенками. Сердце есть хранитель и носитель всех телесных сил человека.Сердце есть средоточие душевной и духовной жизни человека. Так, в сердце зачинается и рождается решимость человека на такие или другие поступки; в нем возникают многообразные преднамерения и желания; оно есть седалище воли и ее хотений.

Возвышая, таким образом, значение сердца для человеческой жизни, священные писатели знали при этом ясно и определенно, что голова человека, которую наука признает по преимуществу седалищем души, имеет действительно близкую и тесную связь с явлениями душевной жизни и служит важнейшим их органом. Так человеческое тело завершается головою и ,в отношении к целям жизни и их достижению, не тело носит голову, а голова тело, которым она управляет. Лице главы служит выражением и как бы живым зеркалом душевных состояний человека. Мудрость человека просветит лице его, а безстудный возненавиден будет лицем своим (Еккл. 8, 1). Богообщение, которого сподобился Моисей на Синае, обнаружилось в особенном просветлении лица его: прославися зрак плоти лица его (Исх. 34, 29). В преславном преображении нашего Господа просветися лице Его яко солнце (Мф. 17, 2). Итак, священные писатели знали о высоком значении головы в духовной жизни человека; тем не менее, повторяем, средоточие этой жизни они видели в сердце. Голова была для них как бы видимою вершиною той жизни, которая первоначально и непосредственно коренится в сердце. «Голова, – говорит один истолкователь Священного Писания, – есть для внешнего явления то же, что сердце для внутренней душевной деятельности, и только в этом отношении ей приписывается господствующее значение с библейской точки зрения».

Но философия заменяла теплую и жизненную заповедь любви – заповедь, которая так многозначительна для сердца, отвлеченным и холодным сознанием долга, – сознанием, которое предполагает не воодушевление, не пламенное влечение сердца к добру, а простое, безучастное понимание явлений. И наконец, эта философия пришла с необходимостию к отвлеченному понятию о существе Божием, определяя все неисчерпаемое богатство жизни Божией как идею, как мышление, всегда неизменяемое, себе равное, – мышление, которое творит мир без воли, без любви, по одной логической необходимости. Но мышление не исчерпывает всей полноты духовной человеческой жизни, так точно, как совершенство мышления еще не обозначает всех совершенств человеческого духа. Кто утверждает, что «мышление есть весь человек», и надеется изъяснить все многообразие душевных явлении из мышления, тот успеет не больше того физиолога, который стал бы изъяснять явления слуха – звуки, тоны и слова – из явлений зрения, каковы протяжение, фигура, цвет и т.д. Сообразно с этим мы можем уже предположить, что деятельность человеческого духа имеет своим непосредственным органом в теле не одну голову или головной мозг с нервами к нему идущими, но простирается гораздо дальше и глубже внутрь телесного организма. Как существо души, так и ее связь с телом должна быть гораздо богаче и многообразнее, чем обыкновенно думают. Эта, конечно, общая и пока еще неопределенная мысль о многосторонней, а не односторонней связи души с телом содержится в библейском учении о сердце как непосредственном и ближайшем органе душевных деятельностей и состояний. Телесным органом души может быть не иное что, как человеческое тело. Посему как сердце соединяет в себе все силы этого тела, то оно же служит ближайшим органом жизни душевной. Тело есть целесообразный орган души не по одной своей части, но по всецелому своему составу и устроению.

Поэтому хотя деятельность головного мозга есть необходимое условие для того, чтобы душа могла рождать ощущения и представления, однако мы не видим необходимости, по силе которой душа должна бы для этой цели пребывать в головном мозге как своем месте. Очень возможно, что душа как основа известных нам сознательных психических явлений имеет своим ближайшим органом сердце. Мир, как система явлений жизненных, полных красоты и знаменательности, существует и открывается первее всего для глубокого сердца и отсюда уже для понимающего мышления.

Конечно, в обыденной жизни, наполняемой заботами о текущей действительности, мы слишком мало обращаем внимание на эту задушевную сторону в наших мыслях и поступках. Тем не менее, остается справедливым, что все, входящее в душу совне, при посредстве органов чувств и головного мозга перерабатывается, изменяется и получает свое последнее и постоянное качество по особенному, частно-определенному сердечному настроению души, и наоборот, никакие действия и возбуждения, идущие от внешнего мира, не могут вызвать в душе представлений или чувствований, если последние несовместны с сердечным настроением человека. В сердце человека лежит основа того, что его представления, чувствования и поступки получают особенность, в которой выражается его душа, а не другая, или получают такое личное, частно-определенное направление, по силе которого они суть выражения не общего духовного существа, а отдельного живого действительно существующего человека.

Если бы человек обнаруживал себя одним мышлением, которое в таком случае было бы, по всей вероятности, самым подлинным образом внешних предметов, то многообразный, богатый жизнью и красотою мир открывался бы его сознанию как правильная, но вместе и безжизненная математическая величина. Он мог бы прозревать в эту величину насквозь и всецело, но зато уже нигде не встретил бы бытия истинного, живого, которое поражало бы его красотою форм, таинственностию влечений и бесконечною полнотою содержания.

Древо познания не есть древо жизни, а для духа его жизнь представляется чем-то более драгоценным, чем его знание. Но эта особенная, своеобразная, не поддающаяся математическим определениям жизнь духа имеет самое близкое отношение к сердцу человека. Здесь отражаются приметным образом те тонкие и неуловимые движения и состояния нашей души, о коих мы не можем образовать никакого ясного представления. Нам никогда не удается перевести в отчетливое знание того движения радости и скорби, страха и надежды, те ощущения добра и любви, которые так непосредственно изменяют биения нашего сердца. Когда мы наслаждаемся созерцанием красоты в природе или искусстве, когда нас трогают задушевные звуки музыки, когда мы удивляемся величию подвига, то все эти состояния большего или меньшего воодушевления мгновенно отражаются в нашем сердце, и притом с такою самобытностию и независимостию от нашего обычного потока душевных состояний, что человеческое искусство, может быть, вечно будет повторять справедливые жалобы на недостаточность средств для выражения и изображения этих сердечных состояний.

Христианские аскеты часто жаловались на медлительность разума в признании того, что непосредственно и прямо известно сердцу, и нередко называли ум человеческий чувственным и плотяным; и конечно, он может показаться таковым, если сравнить его посредственную деятельность с теми непосредственными и внезапно возникающими откровениями истины, которые имеют место в нашем сердце. Этим, впрочем, не отрицается, что медлительное движение разума, как медленная походка, отличается определенностию, правильностию и рассчитанностию, каких недостает слишком энергическим движениям сердца. Как жизнь без порядка, так и порядок без жизни равно несообразны с назначением человеческого духа. Тем не менее, если свет знания должен сделаться теплотою и жизнию духа, он должен проникнуть до сердца, где бы он мог войти в целостное настроение души. Так, если истина падает нам на сердце, то она становится нашим благом, нашим внутренним сокровищем. Только за это сокровище, а не за отвлеченную мысль человек может вступать в борьбу с обстоятельствами и людьми; только для сердца возможен подвиг и самоотвержение.

Из этих замечаний мы извлекаем два положения: 1) сердце может выражать, обнаруживать и понимать совершенно своеобразно такие душевные состояния, которые по своей нежности, преимущественной духовности и жизненности не поддаются отвлеченному знанию разума; 2) понятие и отчетливое знание разума, поколику оно делается нашим душевным состоянием, а не остается отвлеченным образом внешних предметов, открывается или дает себя чувствовать и замечать не в голове, а в сердце; в эту глубину оно должно проникнуть, чтобы стать деятельною силою и двигателем нашей духовной жизни. Между явлениями и действиями души разум имеет значение света, которым озаряется не им положенная, но Богом созданная жизнь человеческого духа с ее Богом данными законами. Душа существует не только как этот свет, но также как освещаемое им существо с многоразличными духовными способностями, для которых законы положены творческою волею Бога. Жизнь духовная зарождается прежде и раньше этого света разума – во мраке и темноте, то есть в глубинах, недоступных для нашего ограниченного взора. Если из основ этой жизни возникает свет знания и разумения как последующее ее явление, то этим вполне оправдывается библейское воззрение на значение человеческого ума, который есть вершина, а не корень духовной жизни человека. В человеческой душе есть нечто первоначальное и простое, есть потаенный сердца человек, есть глубина сердца, которого будущие движения не могут быть рассчитаны по общим и необходимым условиям и законам душевной жизни. Для этой особеннейшей стороны человеческого духа наука не может найти общих и навсегда определенных форм, которые были бы привязаны к той или другой паре нервов и возникали бы с необходимостию по поводу их движения. Когда мистицизм пытался указать формы, которые вполне соответствовали бы духовному содержанию человеческого сердца, то он мог только отрицать все доступные для нас формы и выражения как конечного мира, так и конечного духа.

Это болезненное явление мистицизма, – который хочет миновать все конечные условия нашего духовного развития, который хочет стать у последней цели сразу и непосредственно, не достигая ее многотрудным и постепенным совершенствованием во времени, – есть, во всяком случае, замечательный факт для изъяснения душевной жизни человека

Сердце не переносит раз навсегда всего своего духовного содержания в душевные формы; в его глубине, недоступной анализу, всегда остается источник новой жизни, новых движений и стремлений, которые переходят за пределы конечных форм души и делают ее способною для вечности. Поэтому и во временных, но особенных условиях всегда остается возможность для таких необычайных явлений в области душевной жизни, которые выступают за пределы ее обычного образа действования.

В надежде человечества быть в живом союзе с Богом, лежит естественное предрасположение к молитве, к вере. Основа религиозного сознания человеческого рода заключается в сердце человека: религия не есть нечто постороннее для его духовной природы, она утверждается на естественной почве. Справедливо, что откровение сообщает человеку истины, недоступные для его разума, но также справедливо, что человек не есть животное, только научаемое Богом; сама душа носит в себе зачатки и предрасположения к этому необыкновенному научению. Что, впрочем, этих зачатков и предрасположений мы не можем найти в области представлений и понятий, что они открываются нам, как нечто неподдающееся описанию и определению, как подлинное чувство бесконечного, только в сердце, – это можно допустить уже без всякого доказательства.

Сердце человека любит добро и влечется к нему, как глаз любит созерцать прекрасную картину и охотно останавливается на ней. Этим не отрицается, что как глаз грубого человека не может оценить изящного образа, так сердце может охладеть к добру и погасить в себе свои лучшие стремления. Бог возлюбил нас первее и этим влиянием любви, даровавшей нам существование в необыкновенной форме духа богоподобного и потолику не подходящего под общее понятие твари, соделал наш дух способным не к простому физическому или тварному возрастанию и укреплению в силах, но и к свободному подвигу правды и любви и к торжеству над тварными влечениями чувственности и самолюбия; в этом лежит последнее условие нравственной свободы человека. Подход к сердцу как символу эмоционально-интеллектуальной волевой сущности личности, идущий от ветхозаветной традиции, свойственен христианской философии. Для русской философской культуры эта тема стала сквозной.

С темой сердца в этой работе тесно сопряжена тема любви. Для существования живой нравственности, требуется «светильник и елей», и по мере того как в сердце человека иссякает елей любви, светильник гаснет. Вывод философа таков: нравственность обусловлена метафизическим отношением любви сердца к добру.