Нерваль, Жерар де

Жерар де Нерваль

Нерваль, Жерар де (фр. Gérard de Nerval — псевдоним; настоящее имя и фамилия — Жерар Лабрюни, 22.05.1808 Париж — 26.05.1855 Париж) — французский поэт и писатель.

Биография

Принимал участие в «Битве за Эранани», связанной с «Les Jeunes-France» , и был страстно увлечён актрисой Дженни Колон (1808-1842). Пережив серьёзный нервный срыв в 1841 году, он отправился на Ближний Восток (1843) и прожил 10 лет после своего возвращения занимаясь мелкими издательскими и журналистскими делами. В 1853 году у него произошёл ещё один нервный срыв, после которого он до конца так и не восстановился; он несколько раз лежал в клинике Доктора Бланша в Пасси. Некоторые периоды просветления позволили ему написать свои шедевры: Sylvia («Сильвия», 1853), Les filles du feu («Дочери огня», 1854) и Les Chimères («Химеры», 1843-1854). 26 января 1855, когда Aurélia («Аурелия») только начала выходить в свет, его нашли повешенным на лестничных перилах на улице де ла Вьей-Лантерн в Париже.

Творчество

На первой странице своих Les Illuminés (1852), в главе «Библиотека моего дядюшки» (La bibliothиque de mon oncle), он отслеживает возникновение своей склонности к оккультному с детского возраста. Вполне возможно, что некоторые работы, которые он прочёл очень рано, оказали на него сильное влияние, но он не приводит никаких названий, вынуждая читателя строить догадки. Точно также невозможно проследить этапы его изучения эзотеризма. Чтение Гёте, чьего «Фауста» он перевёл (1828), а также знакомство с творчеством Гофмана (1776-1822), несомненно открыли для него мистицизм и пробудили в нём жажду безграничного; затем у него было откровение о тайной взаимосвязи между поэзией, снами и безумием – тремя составляющими, приведшими его к исследованию неведомых и неописуемых реалий.

В литературных группах «Молодая Франция», «Малый Сенакль» и отеле du Doyenné, которые он часто посещал в период с 1830 по 1835 гг, разделяли его увлечения; мало-помалу, он позволил столь неоднозначной атмосфере увлечь себя, и она, ведя его к эзотерической и мистической концепции мира, одновременно подпитала его скрытое ментальное расстройство, давшее о себе знать в 1841 году. Его друг, Джордж Белл (1824-1899), хорошо охарактеризовал его метод: «Прежде всего он находил бесконечную радость в постижении оккультных наук…с помощью отрывков из Каббалы, мистических фантазий Казота , некоторой теософии Сен-Мартена , редких, практически неизвестных работ Сведенборга он создавал свои собственные теории, чтобы объяснить всё, что было ему непонятно…».

Более того, Нерваль сам в Aurélia (1855) упоминал, что его любимое чтение: «набор старых знаний всех времён об истории, путешествиях, религии, каббале, астрологии для услаждения духов Пико де Мирандолы , мудреца Меурзия и Николая Кузанского». И хотя его исследования действительно охватывали обширную область, он не посвятил себя глубокому изучению трудов Мартинеса де Паскуалли , Бёме и Марсилио Фичино. Он часто довольствовался пролистыванием работ компиляторов и популяризаторов, таких как Кур де Жебелен , Эрбело (1625-1695), аббат Виллар (1635-1673), Беккер (1634-1698), Коллен де Планси и др. Он черпал информацию из самых лучших и самых худших источников одновременно, не брезгуя ничем, что стимулировало бы его воображение. Он был очарован непонятными словами и приходил в восторг от самых таинственных гравюр; он восхищался Меланхолией Дюрера (1471-1528), Скромницей Лефевра (1798-1864), изумительными иллюстрациями к Эдипу Египетскому Кирхера (1602-1680) и поразительными изображениями таро. Сильно интересуясь этимологией и оккультной географией, он увлёкся каббалистической нумерологией, касающейся дат, своего возраста и всевозможных чисел, которые подворачивались под руку. Он переместился в мир символов, разрабатывал воображаемые генеалогические древа, рисовал сложные портреты, где, например, женщина-великанша в ореоле из семи звёзд могла одновременно символизировать Диану, Деву Мария, Артемиду, св. Розалию и его любимую актрису Дженни Колон. Данные методики занимали срединное положение между игровой деятельностью и магической операцией без разделения предпочтений. Однако, Нерваль был особенно восхищён богатым символизмом алхимии и существует очевидная связь между Les Chimères (1843-1854) и Visions hermétiques («Герметические видения») Нюизмана.

Тем не менее, здесь удивительным образом сочетаются воображение и беспечность, глубокая убеждённость и подлинная вера. Жерар использовал, например, Dictionnaire mytho-hermétique («Словарь мифов герметизма» Пернети так, как другие использовали бы словарь рифм, подбирая термины, которые его захватывают, чтобы вставить их в разные места сонета: фактически, поэтический метод выдвижения слов на первое место. Из этого, однако, не следует, что алхимия была для него просто словарём мистических терминов. Он связал её со своим духовным миром, и открыл тонкую связь между своей судьбой и философского камня, преобразование которого подобно Страстям Христовым представлялось ему реализацией древнего духовного принципа, согласно которому, чтобы возродиться, необходимо умереть. В преобразованиях камня Нерваль снова пережил свою собственную драму по аналогии с мировой драмой. Конечно, Нерваля завораживали животный магнетизм, чёрная магия, учение иллюминатов, гнозис, арифмософия [числовая символика], астрологический символизм и алхимические идеи, но, даже если он и был масоном, его эзотерические знания не делали из него адепта какой-то незыблемой доктрины; он не был верным приверженцем какой-либо религии, секты, теории и не принадлежал к числу послушников. В этом плане очень показательно предисловие к его переводу второй части «Фауста» (1840), истинное духовное завещание; обращаясь к интуитивным представлениям иллюминатов, он проповедует в нём синкретизм, основанный на единстве религиозных традиций. Эти поиски приводят к тому, что он называет «современным пантеизмом», чистейшим представителем которого для него является Гёте. Затем Жерар становится одержим идеей бессмертия всего, концентрации вечностью всеобщей истории, видимой глазами души, в божественной синхроничности. С 1842 года и до самой своей смерти он жил в мире мистических взаимосвязей. Пребывание на Востоке (1843) утвердило эти его взгляды, убедив в том, что они согласуются с архетипическими реалиями, выходящими за пределы пространства и времени. Исида, Хор, Антей, Прометей, Пандора, Орфей, Икар: все божественные сущности шли в дело, однако он сохранил только то, что сочеталось с его представлениями, и видел в мифе лишь осязаемое выражение невидимого, непреложное присутствие которого человек иногда может ощутить.

Таким образом, Нерваль заимствовал совершенно разные материалы из разнообразных тайных доктрин. Распаляемый психическим расстройством, он сохранил наиболее разрозненные элементы и наиболее разнородные символические системы для разработки абсолютно личного мифа, к воплощению которого он будет стремиться до самой своей смерти. Посредством архетипического романтического подхода, он поместил свою личность в центр своих метафизических интересов и попробовал воплотить свою собственную духовную задачу через магию искусства, являющуюся, по его мнению, символом всеобщего спасения.