Ауспиция

Ауспиции (лат. auspicia, от avis — «птица» и speculare — «наблюдать») — гадание по полету и поведению птиц, осуществлявшееся древнеримскими жрецами-авгурами, которые переняли эту практику, очевидно, от этрусков. При этом учитывался вид и окраска птицы, направление их полета относительно сторон света и относительно смотрящего, а также высота полета и поведение птицы. Римский ученый Плиний Старший ( между 22 и 24 годами н. э. — 79 н. э.) приписывает изобретение ауспиций провидцу Тиресию из Фив.

Авгуры, как пишет Цицерон в своем трактате "О законах" (Кн.2), были «interpretes Jovis Optimi Maximi», т.е. Толкователями Юпитера Всеблагого Величайшего. Птицы считались глашатаями воли Юпитера, который, в свою очередь, являясь богом близкого неба, демонстрирует на нем ауспиции – знаки, которые будучи верховным богом он подает Риму с помощью птиц. Авгуры же — это истолкователи воли Юпитера, и, как говорит Цицерон «они наблюдают их в очерченной воображением части неба».

Цицерон отмечал:

Так как вся религия римского народа первоначально разделялась на обряды и ауспиции, а затем к этому добавилось третье – прорицания, которые давались на основании чудес и знамений толкователями Сивиллы и гаруспиками, то я всегда считал, что ни одной из этих составных частей религии нельзя пренебрегать». Таким образом, ауспиции – это одна из основ римской религии.[1]

Суть гадания заключалась в следующем: на освящённом месте (обычно на холме) авгур очерчивал определённое замкнутое пространство для гадания в форме квадрата, ориентированного по сторонам света. Две линии проводились с востока на запад и две — с юга на север. На обозначенном месте ставили шатёр так, чтобы вход в него был обращен на север. Авгур усаживался перед входом в шатёр, очерчивал соответствующее пространство своим посохом на небе и ждал появления птиц. Весь обряд совершался в полной тишине, в безусловном священном молчании. Таким образом, восток, который считался счастливой, благоприятной стороной оказывался справа. Следовательно, появление птиц с правой стороны расценивалось как добрый знак. Появление же птиц с левой (западной) стороны предвещало нечто неблагоприятное, дурное.

Об ауспициях упоминает греческий драматург Аристофан (446 года до н. э. — ум. между 387 и 380 годом до н. э.) в своей комедии «Птицы»:

В предсказаньях, в гаданьях и этак и так обещают им золото птицы. Прорицая, удачу в делах принесут и доходной торговле научат. Ни один не погибнет на море купец.. <...> Будут птицы торговцам советы давать, перед тем как им в море пуститься: «Берегись, не плыви, будет ветер и снег!», «Смело в плаванье! Ждет тебя прибыль». <...> Вы откроете людям в земле глубоко погребенные некогда клады. Птицы знают про клады. Недаром, не зря приговаривают в поговорках: «Где мой клад похоронен, никто не видал, разве только пролетная птица».[2]

Этимология auspicium вполне очевидна, что подтверждают античные авторы. Фест выводит слово auspicium из выражения ab ave spiciendo («от наблюдения за птицами») и поясняет, что слово, которое произносится с приставкой – aspicio, произносилось без приставки: spicio. Судя по Варрону в такой же бесприставочной форме этот глагол употреблялся и в языке авгуров – avem specere. Плутарх приводит в хронологической последовательности два термина, которые обозначали птицегадателя: сначала ауспик, потом авгур. Эту последовательность появления терминов принял А. Буше-Леклерк и предположил, что изначальной формой девинации были ауспиции. Й. Рубино находил ауспиции как акт наблюдения за знаком. Современный исследователь авгурского права П. Каталано рассматривает auspicium с правовой точки зрения: auspicium – акт действия.

Самым ранним литературным памятником, в котором встречается слово «ауспиции», являются произведения римского комедиографа Тита Макция Плавта (ок. 254 до н. э. — 184 до н. э.). Один из персонажей его комедии «Ослы» собирается совершить гадания (impetritum inauguratumst) по знакам, данными птицами. Из контекста следует, что эти знаки запрашивались заранее. Предзнаменования без уточнения их содержания называются также ауспициями. Кроме того, персонаж комедии «Стих» обращается к книгам (libros inspexi), откуда он извлекает понравившийся ему пример, который явно не относится к числу заранее ожидаемых предзнаменований. Младшие современники Плавта римский поэт Квинт Энний (239 до н. э. — 169 до н. э.) и писатель Марк Порций Катон (234 до н. э. — 149 до н. э.)также пользуются термином auspicium как обозначающими самостоятельные действия. Фраза Энния «dant operam simul auspicio augurioque» обычно интерпретируется как указание на наблюдение за птицами, дающими хороший знак. Энний употребляет оба термина в тех же значениях, что и Плавт: предзнаменования вообще называются ауспициями; знаки, получаемые, в данном случае, от полета птиц, — авгуриями.

Одно из самых известных предсказаний по птицам связано с основанием Рима. Когда основатели Рима Ромул и Рем, прибыли на Палатинский холм, между ними возник спор, где именно должен находиться город. Ромул намеревался построить город на Палатине, но Рем хотел построить город на стратегически важном и легко укрепляемом Авентинском холме. В итоге они договорились предоставить разрешения своего спора воле богов. Каждый сел на землю отдельно друг от друга, и, согласно историку Плутарху, Рем увидел шесть стервятников, а Ромул — двенадцать и был признан победителем. Ливий называет коршунов, явившихся Ромулу и Рему, ауспициями.

Известный авгур Атт Навий, совершив auspicium, доказал Тарквинию Древнему невозможность изменить установленные Ромулом институты. В описании римского историка Ливия эти ауспиции выглядели как данный птицами ожидаемый знак. Как утверждает Цицерон, Марк Порций Катон сетовал на то, что ауспиции заброшены. Сам Цицерон, жалуясь на своих современников, говорил о пренебрежительном отношении к disciplina augurii и о неверии в ауспиции.

В позднее время большое внимание толкованию этих терминов уделил Сервий. Многочисленные обращения Сервия к этому предмету позволяют сделать следующие выводы. Ауспиции — это непрошеные знамения; они относятся ко всем предпринимаемым действиям; их можно наблюдать везде, даже на чужбине. Еще одно существенное замечание сделал Сервий: ауспиции — это полет птиц, который указывает: начать или отложить задуманное.

Сервий (грамматик) (кон. IV — нач. V вв.) пишет: «Однако многие признают, что лебеди не встречаются среди авгурских птиц; они не внесены в авгурские комментарии. Но в тайных книгах было прочитано, что птица может как угодно подтвердить ауспиций, особенно, если он не запрашивался. Ибо в этом заключается отличие между авгурием и ауспицием, так как авгурий и запрашивается и подается определенными птицами, ауспиций же указывается птицей повсюду и не испрашивается; так как сам он является видом авгурий». Этот комментарий Сервия во многом повлиял на восприятие ауспиций некоторыми исследователями.

Согласно Сервию, ауспиции не запрашиваются заранее, исходят от любой птицы и наблюдать их можно везде. Это представление об ауспиции полностью согласуется с древним постановлением коллегии авгуров, которое приводит Цицерон: ауспиций считается законным, если птица могла свободно себя показать. Сравнение сведений Плавта и Сервия выявляет одно существенное различие. Для Плавта ауспициями являются вообще любые предзнаменования, то есть этот термин понимается им широко. Для Сервия ауспиции — лишь один из видов авгурий, то есть в этом случае термин приобретает более узкое значение.

В древние времена перед началом брачной церемонии сначала осуществлялось наблюдение за полетом птиц. Ауспиции были действительны только в течение одного дня и только для принятия определенного решения. Плохие ауспиции, полученные сегодня, могли оказаться хорошими и располагающими к действию на другой день (alio die) (В отличие от авгурий, где божество давало ответ раз и навсегда).

Практика дивинации по полету птиц имела тенденцию объяснять определенные ауспиции как авгурии. Ауспиции были только испрашиванием божественного одобрения и в историческое время превратились в auspicia populi Romani, то есть тоже были импетративными знаками. Что касается содержания деятельности авгуров, то она, согласно Варрону, сводилась к augurium agere, во время которого авгур наблюдает за птицами (aves specit). Эта же мысль повторена Фестом, который сообщает, что общественные авгуры совершают ауспиции. Таким образом, если авгуры совершали ауспиции, они делали это для получения от божества разрешения на проведение авгурий.

Чиновник, ведущий авгура на ауспицию, в первую очередь вопрошал: «Скажи, не кажется ли тебе, что есть молчание?». На что авгур, осмотревшись вокруг, отвечал: «Кажется, что есть молчание». Он не спрашивает, есть ли молчание, но спрашивает, кажется ли, что есть. На самом ли деле царит тишина, т. е. отсутствует любой, даже наименьший шум, — этого, конечно, никто знать не мог; однако достаточно, чтобы так казалось. Необходимое условие действительности ауспиций — во время явления богами знаков должно господствовать полное молчание; такое условие, конечно же, невыполнимо; если же боги не хотят оставить Рим без своего попечения, они должны согласиться с тем, чтобы субъективная тишина считалась ими равнозначной тишине объективной.

Так как нельзя было заставить небесных птиц явиться по зову авгура в той или иной части неба, то во времена Цицерона такой род птицегадания уже оставили. К свите чиновника присоединялся так называемый pullarius, возница, в обязанность которого входило держать в готовности некоторое количество кур. При необходимости ауспиции — например, перед битвой, командующий во время торжественного молчания вопрошал авгура, действительно ли куры, которым возница перед этим насыпал корм, едят его; положительный ответ свидетельствовал о согласии богов. Куры должны были клевать, чем алчнее, тем лучше; если же ввиду чрезмерной алчности и спешки пища выпадала у курицы из клюва, это было наилучшее предзнаменование Но случалось это не всегда; когда во время Первой Пунической войны в 249 г. консул Публий Клавдий намеревался напасть на карфагенский флот под Дрепаной, священные куры отказали в послушании. Консул, однако, управился с ними: со словами «Пусть пьют, раз не хотят есть», — и велел их выбросить в море. «Его смех, — добавляет стоик Луцилий у Цицерона, — после того как флот потерпел поражение, стоил ему многих слез, а римскому народу принес великое горе». Сам Цицерон, однако, видел в этом, скорее, неловкость самого pullanus'a: в его времена такое было уже невозможно. «А ныне, когда ее приносят, заключенную в клетку и полумертвую от голода, если она накинется на рассыпанную кашу и при этом у нее изо рта выпадет кусочек, ты считаешь это ауспицием? Ты думаешь, и Ромул так совершал ауспиции?».

Знаменательна речь, которую Ливий приписывает Аппию Клавдию, внуку децемвира, по причине настойчивой агитации трибунов Лициния и Секстия в отношении возможности занимать консульские должности плебеям: «"Достойно", "недостойно" — это наши, людские дела; что же сказать о богобоязненности и птицегадании, небрежение которыми, оскорбление которых касаются самих бессмертных богов? По птицегаданию основан этот город, без птицегадания ничто не обходится в войне и при мире, дома и в походе — кто этого не знает? Кто же по заветам предков вершит птицегадания? Конечно, патриции, ибо для плебейских должностей нет птицегадания при выборах. Птицегадания настолько неотторжимы от нас, что не только выборы на любую патрицианскую должность никогда без них народом не вершатся, но и мы сами без народного голосования назначаем интеррекса только по птицегаданию; даже частными гражданами мы совершаем птицегадания, которых плебеи не совершают даже и на своих должностях! Так чего же хочет тот, кто, учреждая плебейских консулов, отнимает у патрициев это право совершать птицегадания? Только полного их уничтожения! Пускай они теперь насмехаются над священнодействиями: что, мол, с того, если куры не клюют, если позже вылетят из клетки, если птица дурно закричит — это пустяки! Но предки наши, не пренебрегая этими пустяками, сделали это государство великим. А мы теперь, как будто нам нужды нет ладить с богами (tamquam jam nihil расе deorum opus sit), оскверняем все обряды».

Цицерон о девинации

Сущность взглядов Цицерона на девинации главным образом представлены в его трактате «De divinatione» («О девинации»). На основе контекста употребления понятия ауспиций, важно то, что оно связано с божественным, а не человеческим разумом. Цицерон убежден, что все народы верят в возможность предзнаменования будущего. Цицерон приводит примеры возможности и невозможности дивинации, подобранные такими греческими философами, как Ксенофан из Колофона, Сократ, Зенон, Пифагор, Демокрит, Дикеарх, Кратипп и др. При условии, что дивинация возможна, Цицерон выделяет два ее вида: искусственный и естественный. Искусственный вид связан с искусством прорицателя, а естественный — с природой. Последний вид дивинации воспринимается Цицероном как более темный и потому непонятный. К искусственным дивинациям Цицерон относит ауспиции, т. е. гадания по полету птиц, гаруспиции, т. е. гадания по внутренностям жертвенных животных, астрологию, т. е. гадание по молнии и звездам, гадание на основе других явлений или знаков природы, а также заклинания. Естественными дивинациями Цицерон считает прорицания во сне, в состоянии исступления или душевного возбуждения, а также перед смертью. Цицерон выводит понятие divinatio из тезиса о существовании богов, а именно: раз боги существуют, то они заботятся о людях, а раз заботятся о людях, значит посылают им сигналы в виде дивинаций, которые помогают людям в их жизни. По этой причине нельзя пренебрегать знамениями — это опасно для жизни. Предсказания, основанные не на божественном, а на человеческом разуме, Цицерон не считает дивинациями. Также он не считает дивинациями знамения, которые связаны с судьбой или с природой, а не с богами.

Во второй книге сочинения «De divinatione» Цицерон, по примеру академиков, высказывает прямо противоположную точку зрения той, которая изложена в первой книге. Он делает это с целью лучше и глубже рассмотреть предмет. Цицерон указывает, что «дивинация не применима ни к чему, что воспринимается чувствами. Нет нужды в ней и для того, что требует применения искусства» (Cic. De div. 2.3.9). Таким образом, автор отказывается от признания существования как естественной, так и искусственной дивинации. Далее он вообще отрицает ее существование: «Так, если ни в том, что подлежит чувственному восприятию, не может быть никакой дивинации, ни в том, что требует искусства, ни в том, что решается философией, ни в государственных делах … в чем она, дивинация, может проявить себя? … Похоже на то, что вообще никакой дивинации нет». Если в первой книге Цицерон отрицал связь между дивинацией и случайностью, то в второй он высказывает противоположное мнение: «на долю дивинации остаются только такие случайности, которые вовсе не могут быть предвидимы никаким искусством, никакой мудростью … предвидение событий, которые подвластны только случаю, это и есть дивинация». Далее Цицерон последовательно «разоблачает» искусственные дивинации: гаруспиции, гадание по молниям, знамения, ауспиции и жребии, а также естественные: прорицания в состоянии исступления и во сне. Интересно, что, ставя дивинацию в зависимость от существования богов, во второй книге Цицерон должен бы отрицать существование богов, раз отрицает дивинацию, но он этого не делает, замечая, что «существование богов сохранить должно». В конце сочинения остается неясным, верит ли сам Цицерон в дивинацию.

Римская элита последнего века до нашей эры скептически относилась к предвидению, предсказаниям, ауспициям, гаруспициям. Цицерон не так скептически настроен в отношении дивинации в других своих работах, например, в диалоге «De legibus» («О законах»). Причиной написания указанного сочинения было не желание Цицерона высказывать свои идеи, а потребность изложить разнообразные идеи греческих философов для того, чтобы римский читатель смог прочитать о них на латинском языке. Таким образом, дело не в двуличии Цицерона или в эволюции его взглядов, а в его двойственном отношении к знамениям: с одной стороны, религиозно-политическом, связанном с mos majorum («обычай предков»), и, с другой стороны, философском, связанном с желанием познакомить римского читателя с греческими философскими идеями. Таким образом, двойственная трактовка отношения Цицерона к дивинации связана с многоаспектностью его воззрений: как философ, он может и признавать, и отрицать истинность толкований различных знамений, но в то время, как римский гражданин и политик, он выступает за дивинацию как важный инструмент римских религиозных обрядов.

Библиография

• Зелинский Ф.Ф. История античных религий. Том IV. Религия Республиканского Рима. Перевод с польского И.Г.Бея под редакцией Т.Г.Сидаша и С.Д.Сапожниковой. Серия: Hellenica. СПб. Квадривиум. 2016.
• Дюмезиль Ж. Религия древнего Рима. С приложением, посвященным религии этрусков. Серия: Hellenica. Пер. с фр. Т.И. Смолянской под ред. Ф.А. Пирвица и Т.Г. Сидаша. СПб Quadrivium 2018.
• Буше-Леклерк О. История гадания в Античности: Греческая астрология, некромантия, орнитомантия. Пер. с фр. Серия:Академия фундаментальных исследований: история/ Изд.2 Книжный дом ЛИБРОКОМ 2012.
• Цицерон. О дивинации. \ Цицерон. Философские трактаты. Серия Памятники философской мысли. М. Наука. 1985.

Примечания

1. Цицерон. О природе богов. \ Цицерон. Философские трактаты. Серия Памятники философской мысли. М. Наука. 1985. С. 158.

2. Пер. Адриана Пиотровского.